20.08.09. Каневский В. А.
Заметки о художниках Масловки. (Москва. 2004 г.)
Владимир Аминадавович Каневский, художник, автор биографических очерков об отце - известном советском графике Аминадаве Каневском и художниках его времени.
Москва. 2004 г.
Аминадав Каневский.
'О художниках Масловки мне говорить трудно. Может, я даже права на это не имею: они были друзьями моего отца, Аминадава Каневского. Когда его не стало, часть их теплых чувств перешла на меня. Они показывали мне свои работы - так же, как раньше показывали отцу. Они все были очень, очень талантливые люди и при этом уважали друг друга за талант. Среди художников Масловки были и функционеры, и те, кто не пробился, - но, видимо, институтская молодость их скрепляла. Многие преподавали; мой отец, например, учился у Кардовского, Куприянова и Фаворского, а потом преподавал вместе с Фаворским. Возрастных барьеров я не помню; сюда разные люди попадали. А история Мурзилки описана много раз. Был журнал, который выходил десять или двенадцать лет, а главного персонажа все не было - как не было его, допустим, у журнала 'Советская женщина'. У отца в журнале 'Пионер' был герой, который назывался Тут-Итам. А для журнала 'Мурзилка' он придумал смешную невозможную помесь цыпленка и медвежонка. У него непременно был фотоаппарат, и он назывался корреспондент Мурзилка. Вместо клюва сейчас почему-то рисуют рот, это неправильно - желтый цвет и клюв у него были все-таки от цыпленка; когда его стали рисовать другие, отец очень обращал на это внимание. На Масловке начинался и отцовский черно-белый вариант иллюстраций к 'Золотому ключику', а потом, уже после смерти Алексея Толстого, он принялся рисовать его в цвете. Все оригиналы цветных иллюстраций находятся сейчас в Третьяковке, а черно-белые - в Пушкинском музее. Здесь Каневским сделан весь Гоголь, весь Носов, весь Маршак - 'Вакса-Клякса' и 'Кошкин дом' тоже в Третьяковке. И многочисленные рисунки для журнала 'Крокодил' сделаны на Масловке - отец проработал здесь сорок лет. Я и сам здесь уже около тридцати'.
Евгений Кибрик.
'Знаменитую Ласочку для книги Ромена Роллана 'Кола Брюньон' Евгений Кибрик рисовал еще до войны, в Питере. А здесь он делал 'Тараса Бульбу', в соседнем доме - 'Бориса Годунова'. К столетию со дня смерти Гоголя готовилось много книжек, но кибриковские иллюстрации рисовались у меня по соседству. Потом я видел, как он трудится в литографской мастерской и что на маленьком листочке можно сделать целый мир. Кибрик всегда работал с натуры и для этого брал весь реквизит из музеев, вплоть до трубки-люльки; у него стоял чурбан, на котором сидел натурщик в костюме Тараса Бульбы. Моему отцу Кибрик мог сказать, что золотой ключик у Буратино больше, чем замочная скважина, но отец мыслил по-другому'.
Георгий Нисский.
'Для Нисского не было разницы, где работать: он мог взять холст, куда-то уехать и писать на природе, а мог это делать в мастерской. Мне кажется, он работал без эскизов. Мог, например, взять у отца вырезки от паспарту и писать на них шикарные гуаши 'по-мокрому'. Нисский был одним из немногих художников, кто умел тогда водить машину. У него и яхта была своя, стояла в Хлебниково. Просто другие цены были тогда на машины; труднее было достать, чем купить, - притом что 'Волга' стоила примерно столько, сколько одна картина. У дяди Жоры были друзья среди летчиков, с которыми он летал, среди спортсменов, с которыми он ходил на яхте. Его яхта была трофейной и никакой особой цены не имела, это был чисто спортивный момент, как сейчас сказали бы, плейбойский'.
Юрий Пименов.
'Пименов очень любил натурные работы, но все, что делалось на натуре, было подготовительным для работы в мастерской. Хотя благодаря таланту все его натурные работы - законченные, завершенные; в этом уровень его мастерства. Расскажу, каким впервые его запомнил. Мы вернулись зимой сорок третьего в Москву из эвакуации - я, еще совсем маленький, сестра и мать. И появился большой человек, Юрий Иванович Пименов, молча принес печку-буржуйку, поставил, сходил за трубой, установил ее и сказал: 'Будете топить - будет тепло'. Потом мне довелось у него немного учиться'.
Аркадий Пластов.
'Я был пацаном, и первое, что поразило меня в работах Пластова, - когда я увидел, как трава написана. На уровне своих глаз в Третьяковке я увидел 'Сенокос'. Траву, на которую никогда внимания не обращал. А он мне ее открыл. Там клевер был...'
Федор Решетников.
'Федор Павлович - жанрист в чистом виде, острота видения необычайная. Он охотно рисовал и лепил шаржи, очень любил чужие советы слушать, любил показывать свои работы. Когда отца не стало, он показывал свои работы мне; выставок-то было мало. У меня было впечатление, что он все время ищет типажи. Когда Решетников писал свои знаменитые картины 'Прибыл на каникулы' и 'Опять двойка', он изрисовал на Масловке всех пацанов - в том числе и меня. Рядом с домом, где сейчас автобусная остановка, раньше останавливался трамвай. И там были стенды с газетами. Решетников каждый день выходил с утра и делал там рисунки, наброски. Раньше здесь на улице было очень много рисующих людей, а теперь я вижу только пробегающих мимо'.
Сергей Герасимов.
'К Сергею Васильевичу даже среди художников относились не то чтобы как к мэтру, но он в чем-то был старше - не только по возрасту. Его очень уважали художники. Однажды я писал в коридоре, а он долго стоял, смотрел. Потом сказал: 'гут' и написал мне рекомендацию в Союз. Она у меня сохранилась'.
Семен Чуйков.
'Когда Семен Афанасьевич открывал для себя какую-то новую тему, он делал это для всех. Так случилось с Киргизией, а потом, в пятидесятых годах, была поездка в Индию, и он тоже открыл ее всем. Он ездил не один: там были и Налбандян, и Александр Герасимов, но они делали вещи, что называется, из поездки. А живопись Чуйкова очень выделялась: он открыл в Индии свой мир, он не просто рисовал человека в чалме, он его чувствовал. Только Рерих так написал Гималаи, что открыл их для всех, а Гоген написал Таити. Гумилев в свое время так съездил в Африку. Чуйков и Киргизией был поражен - там ведь бывали прекрасные художники, но он свои впечатления перевел с тамошнего языка на наш и позволил нам их прочитать. Я не помню сюжета, но цветовой строй многих его киргизских вещей у меня и сейчас перед глазами. Чуйков был из тех людей, которые сказали свое слово в искусстве по максимуму, насколько это было возможно в их время. Они сумели стать 'социалистическими реалистами' и при этом остаться хорошими художниками'.
Дементий Шмаринов.
'Художник сам говорил, что лучшие свои вещи - 'Войну и мир' и 'Преступление и наказание' - сделал на Масловке. Он работал долго, рисовал углем, и литр спирта, который тогда невозможно было купить, был ему необходим, чтобы с помощью канифоли изготовить закрепитель для угля. Так вот, заявку на этот спирт ему подписывал сам Ворошилов. Раньше, когда книга готовилась к печати, художник делал ее по готовому макету. Тиражи были огромные, издательские планы утверждались на несколько лет вперед. Все рисунки необходимо было предоставить одинакового размера - как правило, один к одному или с небольшим увеличением, чтобы у работ была дальнейшая выставочная жизнь. Потому что книжные картинки делались тогда не по одному дню, а годами'
Одним из "зубров" московского искусства, живших и работавших на Верхней Масловке, был Аминадав Каневский (1898-1976), знаменитый рисовальщик и иллюстратор. Сегодня собеседником ГАЗЕТЫ стал его сын, художник-график Владимир Каневский. О вчерашнем и сегодняшнем дне масловской жизни с ним беседовал Сергей Сафонов («Газета»).
- Вы родились на Масловке, прямо здесь, в Городке художников...
- Да, здесь жили мои родители, и я родился здесь, прожил всю жизнь. Когда построили новый дом, я был первым, кто туда переехал. Еще не были подключены ни газ, ни вода - а мы ведь были с этого же двора, и можно было приготовить что-то на старой квартире, принести воду. Тогда строили не с такой скоростью, как сейчас, а кирпичик на кирпичик, с сорок девятого по пятьдесят пятый. Котлован вообще был вырыт до войны. Говорят, первые этажи нашего дома строили зеки, а заканчивали солдаты.
С тех пор сменились три поколения художников. Все были на Верхней Масловке - Грабарь, Иогансон, Кацман, Адливанкин, Вялов, Лабас, Сергей Герасимов, Покаржевский, Богородский, Шегаль. Наверху Татлин работал, в соседнем доме - Радимов. К нам домой Давид Петрович Штеренберг приходил, Юрий Иванович Пименов - это были друзья отца. Приходили Решетников, Кибрик... В девятом (тогда - пятнадцатом) доме и сейчас есть мемориальная мастерская скульптора Матвеева, можно взять ключ и посмотреть работы.
- Городок напоминал старую коммунальную квартиру?
- Да, многие дружили. И очень ценили талант друг друга. Например, Аркадий Пластов, когда в Академии были выборы и отца в очередной раз выдвинули и задвинули, мог выступить и сказать, что обязательно надо переголосовать. И переголосовывали, чтобы с пятого раза принять.
Вот, говорят, это были времена тоталитаризма. Но в МОСХе (Московском отделении Союза художников) даже в те времена любили художников. Даже тех, кого гнобили, все равно любили. И все самые отчаянные выставки были в МОСХе. На Масловке было ощущение единства, ощущение собственного города. Он ведь так и назывался - Городок художников. Вокруг деревянные двухэтажные дома: это ж раньше была дачная местность. Был детский сад свой, прачечная своя, отсюда уходили автобусы в пионерские лагеря. Напротив пивная, а рядом сберкасса. Когда художники получали большие деньги, они их сюда сносили, и продавщица заносила их на счет, а потом постепенно списывала. Стоял бочонок с красной икрой, и бутерброд с ней был самой простой закуской.
Где наш дом стоит, раньше была помойка. Студенты-художники туда специально приходили за красками - они были в свинцовых тюбиках, и после мэтров можно было еще что-то выдавить для работы.
У нас в подвале и сейчас есть печка - там обжигают керамические работы. В моем детстве там располагалась котельная, куда уголь свозили, и один раз в неделю давали горячую воду, чтобы художникам помыться. А бывшую литографскую мастерскую сейчас сдают. Она была прекрасна тем, что в ней выставки устраивались. Например, там была первая выставка Ильи Кабакова, провисела ровно сутки. Потом ее запретили.
- Сейчас стали жить более разобщенно?
В те времена на Масловке были и свои отрицательные герои и положительные. Людей любили за то, что они на самом деле собой представляли - независимо от того, как складывалась их творческая карьера. Но при этом, если человек был успешный - выставлялся, получал премии, - его уважали, вроде как генерала в деревне.
- В этой мастерской вы работали вместе с отцом?
- Нет, я сюда поначалу не допускаем был: за дверью стоял мольберт, и я там писал. Отец работал в печати, и я работал в самых тиражных журналах - "Мурзилке", "Веселых картинках", "Юном натуралисте", "Крокодиле" - и отчисления шли на поликлинику, которую у нас бессовестно отняли в начале девяностых, на детский сад, на содержание мастерских. Так что деньги за эти дома художниками давно уже выплачены. Отчисления ведь были громадные: с плакатов, с монументальных работ по три или четыре процента. Поликлиника была целиком построена на эти деньги.
Поначалу давали одну мастерскую на троих. Если даже ее получал художник-академик, в маленькую комнату ему подсовывали графика. Мастерская, где мы сейчас разговариваем, была запланирована как половина большой мастерской - вот эти перегородки временные. Такие мастерские тогда оставили Грабарю, Герасимову, а здесь по ходу стройки все-таки разграничили.
Мастерская - свой мир. Я раньше много ездил, и мне достаточно было взять с собой просто плед, пепельницу и радиоприемничек, книжку Омара Хайяма, и в любом месте я был дома - я вокруг себя создавал атмосферу. А мастерская - это то место, где пепельницей не отделаешься. Здесь - дух. В мастерской художника постепенно образуется целый мир, космос. После смерти отца я шесть или семь лет не мог здесь работать - это был его мир. И только потом, когда мы сделали антресоли, мастерская приобрела какой-то другой облик - при том, что стоят те же полки, тот же стол...
У стариков было интересно: они очень любили показывать свои работы друг другу, советоваться. Выставок было мало, но человек делал работы - и все ходили друг к другу: зайди, посмотри, у меня там новая картина. Решетников и Кибрик моему отцу постоянно показывали работы, и потом, когда отец умер, у них инерция осталась, и они уже меня приглашали. Кибрик показывал своего "Бориса Годунова". Кибрик был такой художник, он все должен был посмотреть в натуре и так нарисовать. Когда, например, он рисовал "Тараса Бульбу", ему какой-то спортсмен позировал с "Динамо". У него даже из музеев были трубки-люльки, сапоги, и он все рисовал досконально. Он же у Филонова учился, но это скрывал, а когда была его последняя выставка, ранние иллюстрации показал - они у него совершенно филоновские.
Потаенное всегда держат при себе. Мой сосед, Алексей Евгеньевич Зеленский, сохранил все работы художника Щипицына - несмотря на то что Щипицын был официозом как художник уничтожен. И работы Татлина Константин Симонов собрал в архив, и звонил по утрам Алексей Крученых и говорил мне, пацану: вы что-то пишете или рисуете - не выбрасывайте. Оставляйте, мне это потом все пригодится. Имел в виду, что вечно будет жить, что ли... Выставку Пластова сейчас сделали на целую Академию художеств - потомки сумели сохранить его работы только благодаря мастерской.
Типажи здесь были - спекулянт книгами, другой делал папки для графики, третий был кистевяз и работал вахтером. Иогансон только у него колонковые кисти ручной работы заказывал. Гипсами торговали, киоск был с красками, ателье. И люди любили собираться, пели под гитару. Сюда и Буденный приезжал, сидел на чурбаке, позировал Денисовскому.
Потом была война. Кто-то приезжал и уезжал, кто-то ездил на фронт. Мы вернулись в сорок третьем, в самом начале; я маленький был. Отец был здесь, художники жили по несколько человек в мастерской. Не было ни горячей воды, ни газа - только плита, которую надо было чем-то топить. Первое, что я помню, когда мы вернулись: пришел Юрий Иванович Пименов и поставил нам буржуйку. Вот здесь, внизу, под этим домом, было бомбоубежище, где мы прятались, когда была воздушная тревога.
- Что вы все-таки думаете обо всей этой возне, начавшейся вокруг масловских мастерских?
- Сегодня борьба на Масловке идет за землю, за место. Реконструкция с отселением - это посягательство ужасное. Я на примере соседнего "Динамо" скажу: я помню, как совсем недавно там на каждом углу занимались группы ОФП очень смешные - старики там, старухи играли в волейбол. А в этом году в первый раз даже не залили каток. Что-то собираются здесь строить. Такое впечатление, что они не знают, во что вложить деньги. Это значит, деньги нехорошие?
05.03.2003 / Сергей Сафонов
Вернуться в раздел "Публикации" |
